Русский акцент в Каунасе

Юрий Мальков

Родился в Ленинграде, в 1930 году. В годы Великой Отечественной войны, вместе с родителями пережил тяготы и лишения фашистской блокады осаждённого Ленинграда. В 1954 году окончил Ленинградскую Лесотехническую академию им. С.М.Кирова, работал в Алтайском крае, сплавляя лес по горным рекам. В 1961 году  переехал в Литву, на родину жены, откуда она, ещё, будучи малолетним ребёнком, была сослана в Сибирь. В 1976 году окончил Каунасский политехнический институт. Более 30 лет проработал на руководящих должностях Каунасского станкостроительного завода.  Лауреат Государственной премии СССР. Увлечения – охота, сочинительство, живопись.

ПРИГЛАШАЮ ПОСЕТИТЬ МОЙ ЛИЧНЫЙ САЙТ. ЮРИЙ МАЛЬКОВ

Кирилловский художник

Дмитрий проснулся от громких, торжественных звуков, низвергающихся откуда-то с небес. Да ведь это начался Благовест, извещающий о начале богослужения, а звенит «Мотора» - большой колокол Кирилло-Белозерского монастыря, прозванный так по фамилии известного мастера колокольных дел Моторина. Мите подумалось – если бьют в большой колокол, сегодня воскресенье, не надо идти в школу, можно будет заняться любимым делом – рисованием. Босым выскочил на двор, ополоснулся холодной водой из-под рукомойника, огляделся, прислушиваясь к звукам просыпающегося утра. В хлеву протяжно промычала Машка, восторженно захрюкал кабанчик, общая любимица пеструшка, квохча, вывела цыплят на зелёную травку, в палисаднике, облепив куст сирени, громко, наперебой, чирикала большая стая воробьёв. Шустрые стрижи, звонко щебеча, бойко снуют в утреннем небе. То и дело, они поочерёдно ловко ныряют под стреху дома к своим голодным птенцам. Мама растапливает самовар, отец в мастерской уже что-то мастерит, слышится визг напильника и постукивание молотка. Младшие братья и сёстры, зевая и потягиваясь, столпились возле умывальника.

Наконец все собираются в просторной, с тремя окнами комнате - столовой, по случаю воскресного дня, большой стол накрыт светлой льняной скатертью, пузатый самовар, попыхивая, горделиво блестит надраенной медью. Вся большая семья Мальковых, стоя вокруг стола, ожидает утренней молитвы: аккуратно причесанный, в белой рубахе, глава семьи, Василий Савельевич, в цветастом, праздничном сарафане мать, Пелагея Львовна, старшие дети – Дмитрий, Михаил, Арсений, Анна и младшие – два Ивана и Александра.

Василий Савельевич не отличался большой склонностью к религии, но, из уважения к жене, воспитанной в истинно православной семье, по праздникам позволял себе обращаться к Всевышнему. Вот и сейчас, оборотя свой взор к иконе, с зажжённой лампадкой в красном углу, скороговоркой прочитав «Отче наш», мелко перекрестился. Во время молитвы девчонки, упёршись подбородками в грудь, тайно переглядывались, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть от смеха, парни же с явным безразличием уставились в потолок. Разливается чай, на столе сахарница, с колотыми кусочками сахара и большой, традиционный в тех краях, ещё тёплый, испечённый матерью ранним утром, рыбный пирог. Как заведено, чай пьют с блюдечка, держа кусочек сахара во рту – «вприкуску». Хрустит сахарок, бренчат стаканы, аппетитный запах пирога витает в воздухе.

Спасибо, мама,- Дмитрий первым поднимается из-за стола, явно куда - то торопясь. Василий Савельевич не одобрял его увлечение художеством, считая это бесцельным занятием. Зная отцовский характер, Митя рисовал тайком, уединяясь где-нибудь на природе или забравшись на «вышку» - маленькую комнатушку на чердаке дома.

- Батя, можно взять лодку, хочу поплавать по Сиверскому, порыбачить. Поспешно, пока отец не передумал, хватает заранее припасённую кошёлку с рисовальными принадлежностями и бегом, к Свияге, протоке между Долгим и Сиверским озёрами, где у мостика привязана их лодка. Оттолкнувшись от берега, уселся в корме, медленное течение спокойной речушки понесло будущего художника вперёд, к огромному, величественному Сиверскому озеру. Листья кувшинок, расступаясь, приветливо качают головками распускающихся лилий, прибрежный камыш, пробуждённый лёгкой волной, покачиваясь, шелестел, казалось, он что-то тихо нашептывал. Густой влажный воздух, насыщенный ароматом скошенных прибрежных лугов, щекотал ноздри, дурманил голову…

Тёплое летнее воскресное утро медленно пробуждало Кириллов, городские церкви ещё изредка позванивали, горланили запоздалые петухи, кое, где лениво тявкали дворовые собаки, далеко, на Шексне, у пристани Горицы, протяжно загудел пароход. Лодку вынесло на простор озера, Дмитрий взялся грести, вёсла весело заскрипели в уключинах, после каждого гребка на воде возникали забавные кружки-водовороты. Пытливый глаз невольно подмечал всё - лёгкую рябь на свинцовой поверхности воды, блестящие отражения белоснежных облаков, еле видный вдалеке рыбацкий парус, силуэты чаек, подёрнутую синеватой дымкой панораму дальних лесов. Как сказочное видение, всплывшее, будто из самой озёрной глубины, медленно поднимаются величественно – торжественные очертания Кирилло-Белозерского монастыря. Высокие белые стены, сторожевые башни, купола монастырских церквей отражаются в водной глади, как в зеркале. Сочетание рукотворного ансамбля с окружающей природой очаровывает юношу. Он спешит к карандашу и бумаге, рождаются первые зарисовки, эскизы, известного в будущем, кирилловского художника.

Эти прекрасные, благодатные земли ещё в 14 веке облюбовал монах Московского Симонова монастыря преподобный Кирилл, воздвигнувший на берегу Сиверского озера обитель.

Мальковы жили на Обшаре, окраине города, из окон дома видна панорама монастыря, водная гладь озера. Василий Савельевич купил этот дом у купчихи Анны Сукиной в 1878 году. Сохранившийся документ – «Купчая крепость», гласит: «Анна Павловна Сукина и Василий Савельевич Мальков желают совершить купчую сделку на следующих условиях: первая из них, А.П.Сукина продала последнему, В.С.Малькову … родовое, свободное от запрещения, недвижимое поместье,… заключённое в плановом месте земли, мерою в длину двадцать пять сажень и в ширину двадцать пять с половиной сажень со следующими наземными деревянными постройками: одноэтажным домом, каретником, двумя амбарами, баней и дровяником… взяла с него денег серебром семьсот рублей…». Жизнь Мальковых, как и большинства жителей Кириллова, так или иначе, была связана с монастырём. В давние времена, когда близлежащие земли, леса, озёра принадлежали ему, местные жители арендовали эти угодья, используя их в своей хозяйственной деятельности. Было время, когда монастырь успешно исполнил своё оборонительное назначение в период польско-литовского нашествия. После неоднократных, неудачных попыток захватить крепость, в 1612 году неприятель был вынужден отступить. На протяжении столетий Кирилло-Белозерский монастырь являлся крупнейшим религиозным и культурным центром Севера России.

Вернёмся, однако, к нашему герою. Тяга к рисованию всё более и более овладевала Дмитрием, не проходило дня без нового рисунка, будь то головка сестрёнки или грозный вид монастырской башни. Его занятия художеством уже небыли секретом для семьи, разглядывая рисунки Мити, отец одобрительно восклицал: -

-Молодчина, сынок, старайся, может, взаправду станешь художником, прославишь наш род. Однажды, на день рождения, Василий Савельевич подарил имениннику набор масляных красок, тут были и белила и охра золотистая, зелень изумрудная и лазурь, небесная голубизна, английская красная и многие другие цвета, словом, всё, что даёт возможность художнику выразить свои фантазии, перенести на холст запечатлённое взглядом. Уже первые мазки кистью привели его в восторженное состояние – цвет лица на портрете сестры Анны делался приятно нежным, серые глаза живо заблестели, рот в загадочной полуулыбке, казалось, она пытается что-то сказать. Стали удаваться пейзажи – отражение белых стен монастыря на голубой глади поверхности Сиверского озера выглядели довольно натурально, пена, образованная прибойной волной, как воротничками обрамляла прибрежные валуны, казалось, даже были слышны резкие крики снующих над водой чаек.

Дмитрий часто посещал монастырь, расположившись со своим мольбертом где-нибудь в уголке двора, делал зарисовки архитектурных деталей старинных церквей, пытаясь познать магические законы светотени в живописи. Какая-то таинственность замкнутого пространства, тишина, безветрие, бездонная голубизна неба, обрамлённая высокими стенами, обостряли все чувства молодого художника. Вдохновлённый, он работал здесь многие часы без отдыха. Особые ощущения просыпались у чувственного юноши при входе в монастырь. Проходя под сводами Казанской башни, ступая по отполированным каменным плитам, ему вспоминались истории, рассказанные школьным учителем. Пылкое воображение рисовало в голове яркие картины далёкого прошлого.

Вот 1447 год. Под своды башни вводят под руки слепого Великого князя Василия II – Тёмного, прибыв в монастырь, он молится за здравие своей семьи и всего Московского княжества. 1528 год, священным песнопением встречают монахи Великого князя Василия III, его сопровождает молодая, восемнадцатилетняя, новая жена, красавица Елена Глинская. Они прибыли на богомолье испросить у Всевышнего рождения сына – наследника престола. Удручённый нечаянным убиением сына, отмаливать грех, в 1584 году по Шексне и Сиверскому озеру приплывает на струге царь Иван IV – Грозный. Наконец, 1722 год, величайшее событие в истории Кирилло-Белозерского монастыря – его посещает император Пётр I. Гулко стучат ботфорты царя под сводами ворот, большая свита еле поспевает за ним. Пётр приехал сюда, чтобы ознакомиться с положением дел в одном из самых богатых и влиятельных монастырей в империи. Известное негативное отношение царя к духовенству положило начало реформированию статуса монастырей – изъятия у них огромных земельных и промысловых владений, что привело их впоследствии, к полному экономическому упадку.

Чтобы выдержать большую семью, Василий Савельевич был вынужден заняться предпринимательством – решил завести своё «дело». Был куплен подержанный ручной печатный станок, германского производства, довольно примитивная машина, позволявшая печатать простейшие тексты, незатейливые изображения. Устроив в одном из амбаров типографию, начали печатать различные мелкие заказы – бланки, этикетки. Печатному делу выучилась вся семья – отец, мать, братья и сёстры, дело это было не из лёгких, приходилось трудиться физически, поднимая и опуская при помощи рычага, тяжёлую верхнюю чугунную плиту станка. Для Дмитрия это занятие небыло в охотку, оно отнимало драгоценное время занятий художеством, однако, для отца, отвечающего за благосостояние всей семьи, на первом месте было типографское дело, приносившее в семейный бюджет не малую долю.

В голове юноши подспудно возникло желание любой ценой добиться возможности профессиональному обучению любимому занятию, но каким образом и где осуществить свою мечту, оставалось для него загадкой. Его стремления поддерживали школьные учителя, заметившие необычайную способность мальчика, советовавшие ехать в Петербург, поступать в Императорскую Академию художеств. Практичный отец не допускал такого развития событий, неоднократные просьбы сына отпустить на учёбу категорически отвергались, не допускалась даже мысль потерять основного помощника в прибыльном для семьи занятии.

Разрешить, сложившуюся на ту пору ситуацию, помог, как иногда бывает в нашей жизни, Его Величество, случай. По городу прошёл слух, что приезжает Великий князь Владимир Александрович – брат императора Александра III, он считался знатоком и покровителем исскуств, возглавляя императорскую Академию художеств в Петербурге. Целью поездки князя было ознакомление с древностями Кирилло-Белозерского монастыря.

Кириллов стал готовиться к встрече с членом царской семьи, ведь такое событие в провинциальном городке случалось не часто, власти обязали мещан прибраться возле своих домов, поправить покосившиеся заборы, дворники подметали центральные улицы. Особенно усердствовали управители монастыря – трава у стен и во дворе была скошена, многолетний мусор из дальних углов был убран, подкрашены или побелены некоторые части монастырских стен, церковных фасадов. Монахи до блеска вычищали внутреннее убранство храмов, своих келий, всё должно было выглядеть чисто, привлекательно. Видимо, не забыто было посещение обители в прошлом столетии царём Петром, а, главное, его последствия.

И тут, у нашего героя, Дмитрия, созрел в голове план, совершенно невероятный, можно сказать авантюрный, к нему он начал готовиться загодя, зная маршрут и день приезда Великого князя. Узнав о причастии князя к исскуству, Митя решил использовать этот редкий случай с целью реализации своей сокровенной мечты – обучаться живописи.

Наступил этот долгожданный день. Благополучно доплыв до пристани Горицы, что находится в семи километрах от Кириллова, конный великокняжеский кортеж стал двигаться в сторону монастыря. Путь из Гориц в Кириллов пролегает через район Обшары, мимо дома Мальковых. Тишина спокойного летнего дня нарушается разудалым колокольным перезвоном, монастырь приветствует приезжающего князя, дорожная пыль, поднятая колёсами экипажей, оседает на придорожной траве, кустах. Наконец кони ступают на мощёную дорогу, слышится резвый цокот копыт. Едущая впереди карета Владимира Александровича бодро въезжает в город. Неожиданно испуганные кони резко останавливаются, храпят, мотая головами – посреди дороги стоял Дмитрий, подняв над головой свой автопортрет. Высокий, тридцатидвухлетний красавец, недавно назначенный президентом Императорской Академии художеств, Великий князь, выходит из экипажа, начинает пристально разглядывать картину.

- Кто же это так похоже тебя нарисовал?

- Это я сам постарался.

- Да неужели, где же ты выучился живописи?

- Нигде, я всё сам пробую научиться, да не очень- то получается.

- Хочешь поступить в Академию художеств? Я смогу тебе помочь.

- Ваше Высочество, я давно мечтаю об этом, да не знаю, как туда попасть.

- В конце лета приезжай в Петербург, приходи в Академию, что на Васильевском острове, найдёшь там меня, разрешу сдавать вступительные экзамены, надеюсь, что тебя примут в студенты. Рассыпаясь в благодарностях, сломя голову Дмитрий бросился домой.

-Батя, батя, меня сам Великий князь Владимир Александрович пригласил приехать учиться в Академию художеств, я с ним только что разговаривал, не поверишь, он похвалил мой портрет! Пустите меня в Петербург, обещаю, буду хорошо учиться, честное слово.

После всего случившегося, отцу не оставалось ничего большего, как вечером собрать семейный совет, на котором и было принято единогласное решение отпустить старшего сына на учёбу.

Северная столица поразила провинциального юношу, гуляя по набережной Невы, он восторженно вглядывался в золотой купол Исаакия, величественные шпили Адмиралтейства и Петропавловской крепости, любуясь архитектурными шедеврами дворцов, ажурными чугунными решётками парков. Рождённый в краю рек и озёр, Дмитрий был очарован красавицей Невой, свежий бриз, дующий с Финского залива, лёгкая зыбь на серо-свинцовой поверхности воды напоминали ему родной Кириллов.

Подойдя к портику парадного входа в Академию, будущий студент увидел над ним большую вывеску с многозначительным текстом:

Свободнымъ художествамъ

Лета 1764

Взволнованный прочитанным, Дмитрий воспринял это, как некое приглашение войти вовнутрь, робко отворив массивную дверь, он решительно шагнул в Храм искусств. Интерьер Академии поражал величием и пышностью – мраморные лестницы, анфилада многочисленных шикарных залов, инкрустированные двери с позолоченными ручками, хрустальные люстры, блестящие паркеты, высокие лепные потолки и стены, расписанные известными художниками, барельефы, белые статуи древнегреческих богов и героев, выразительно выделявшиеся на фоне карминно - красных панелей.

Несмотря на слабое общее образование, полученное в уездном городке, абитуриент, в августе 1879 года, был зачислен в число студентов безоговорочно, по результатам экзамена по рисунку, который он сдал на отлично.

Сбылась столь желанная, долгожданная мечта - учиться живописи. Начались студийные занятия – рисунок, архитектурная графика, основы композиции, лекции по истории искусства и живописи в частности. Дмитрий внимательно вслушивался в увлекательные лекции именитых преподавателей, старательно исполнял все задания – будь то рисунок гипсового уха или древнегреческой вазы. Начальные занятия по карандашному рисунку, основе основ всякого рода живописи, начиная с заточки карандаша, правильной его фиксации в руке, в сочетании с углом наклона к бумаге, техника рисунка – штриховка, придание предмету объёма при помощи света и тени, словом все эти академические каноны трепетно усваивались им, многократно отрабатывались в рутинной работе. С внутренней усмешкой он вспоминал свои жалкие, не подкреплённые никакой наукой, опыты прежних попыток рисования.

Поселившись недалеко от Академии, на 13 линии Васильевского острова, в доме №46/2, в квартире 8, Дмитрий ежедневно совершал по Питеру свои пешие прогулки на занятия и обратно, домой. Шагая по набережной Невы, он не переставал любоваться панорамой полюбившегося города, полноводной, величественной рекой. Вечерние улицы, слабо освещённые газовыми или масляными фонарями, имели тоскливый, таинственный вид, а многочисленные подворотни домов, как пустые глазницы, пугали своей чернотой. Лишь недавно построенный, современный, разводной Литейный мост был ярко освещён электрическими лампочками, благодаря усилиям инженера - изобретателя Яблочкова. Это было революционным, эпохальным событием в истории Петербурга, да и всей России. Держа подмышкой планшет со своими рисунками, наш студент торопливо вышагивал по тёмным улицам, двигаясь от фонаря к фонарю, его чёрная тень то бежала сзади, потом вдруг начинала обгонять и даже карабкалась на стены домов. Эта фантасмагория заканчивалась дома, удобно примостившись на топчане, при неярком освещении керосиновой лампы, он критически разглядывал свои эскизы, читал конспекты лекций, штудировал учебники.

Не обошла стороной и обыденная студенческая жизнь – весёлые вечеринки, посещение театров, концертов, увлечение девушками, первая любовь.…

Упорство в совершенствовании мастерства и прирождённый талант способствовали юноше оказаться в числе лучших, наиболее способных студентов. Зачастую его работы вызывали у преподавателей восхищение, за годы обучения он пять раз награждался серебряными медалями Академии.

Быстро пролетели прекрасные, незабываемые годы студенчества, пришла пора подумать о дипломной работе. Традиционно тематикой для дипломантов живописцев рекомендовались образы мифических, литературных или исторических героев, правда, допускались и работы на вольную тему.

Основным, безусловным требованием, было написание дипломной картины в классическом, академическом стиле, который на протяжении всего процесса обучения был в то время непременной целью преподавания. Долго терзался Дмитрий, перебирая в голове известные ему образы древних и современных героев, но тщетно, не один из них не воодушевлял, не представлялся в воображении личностью, достойной его кисти.

Решение пришло совершенно неожиданно. Перебирая книги в академической библиотеке, на глаза ему попался томик Байрона. Листая страницы, внимание привлекла поэма «Шильонский узник», посвящённая гражданину Женевской республики Бонивару, а прочитав первый сонет, Дмитрий понял – вот оно, то самое, где он сможет выразить на холсте страдание, стремление души и создать образ своего избранника.

Свободной Мысли вечная Душа,-

Всего светлее ты в тюрьме, Свобода!

Там лучшие сердца всего народа

Тебя хранят, одной тобой дыша.

Когда в цепях, во тьме сырого свода,

Твоих сынов томят за годом год,-

В их муке зреет для врагов невзгода

И Слава их во всех ветрах поёт.

Шильон! Твоя тюрьма старинной кладки –

Храм; пол – алтарь: по нем и там и тут

Он, Бонивар, годами шаг свой шаткий

Влачил, и в камне те следы живут.

Да не сотрут их – эти отпечатки!

Они из рабства к богу вопиют!

(Перевод Г.Шенгели)

Читая дальше, Дмитрий узнал, что Франсуа де Бонивар был просвященным человеком, настоятелем собора в Женеве, сторонником Реформации. По приказу графа Савойского, Карла III, приверженца католицизма, был арестован и заточён в 1532 году вместе с братьями в Шильонский замок, расположенный на берегу Женевского озера.

На лоне вод стоит Шильон;

Там, в подземелье, семь колонн

Покрыты влажным мохом лет.

На них печальный брезжит свет –

Луч, ненароком с вышины

Упавший в трещину стены

И заронившийся во мглу.

А на сыром тюрьмы полу

Он светит тускло, одинок,

Как над болотом огонёк,

Во мраке веющий ночном.

Колонна каждая с кольцом;

И цепи в кольцах тех висят;

И тех цепей железо – яд…

С тех пор, как брат последний был

Убит неволей предо мной

И, рядом с мёртвым, я, живой,

Терзался на полу тюрьмы.

(Перевод В.Жуковского)

Чем более вчитывался дипломант в поэму, тем яснее, отчётливее в его голове появлялся трагический образ будущего героя картины. Страшные муки отчаяния, рождённые гениальным пером Байрона, облик изнеможённого узника, тщетно пытающегося порвать цепи, чтобы дотянуться до умирающего брата, слабый луч света, робко пробивающийся сквозь тюремную решётку – эта ужасная картина явно просилась перенестись из возбуждённого сознания Дмитрия на полотно будущей дипломной работы.

Начался сложный процесс – эскизы, этюды, наброски, нахождение композиционного решения, поиски нужной цветовой гаммы, эту деятельность обычно называют муками творчества. В заданный срок, летом 1883 года работа была окончена и представлена на суд экзаменационной комиссии.

Написанная на холсте маслом, картина изображала страдания главного героя «Шильонского узника». Лежащее на каменном полу бездыханное тело брата, дикий взгляд обезумевшего от страшных мук Бонивара, его тщетная попытка освободиться от ненавистных оков, мрачные, угнетающего вида каменные стены и жалкий луч света, как бы подчёркивающий всю безысходность происходящего – всё это стало талантливой иллюстрацией трагического эпизода поэмы английского классика.

Работа Дмитрия Малькова была оценена золотой медалью, а он сам был включён в список абсольвентов, направляемых на стажировку в Италию. Домой дипломированный художник вернулся триумфатором - сбылись многолетние, казалось бы, несбыточные, долгожданные мечты. В ожидании приглашения на поездку в Италию, Дима стал помогать отцу в типографии, в свободное от работы время занимался художеством или наслаждался природой родных мест – с друзьями детства катался на лодке, рыбачил, купался в озере. Будущее казалось счастливым, безоблачным, жизнь виделась полной исполнением надежд, воплощением творческих планов и юношеских мечтаний.

Однако же, провидение уготовило нашему герою совершенно иную, жестокую, безжалостную судьбину.

Незадолго до наступления нового, 1885 года, в Академию художеств пришло письмо, посланное братом Дмитрия Михаилом:

«Правлению Императорской Академии художеств.

Извещаю, что ученик Академии, Дмитрий Васильевич Мальков, помер 20 декабря в 9 часов вечера. Болен был три месяца. 18 сентября внезапно открылось кровотечение горлом и продолжалось 20 дней…. Всё, что ни делали доктора, оказалось бессильным. День за днём болезнь усиливалась, больной ослабевал…. Несмотря на всё это, он до самой смерти считал себя вне опасности и думал, что вот скоро поправлюсь. За пять часов до смерти лёг спать и уже больше не приходил в сознание. В 9 часов его не стало.

Брат Михаил. Кириллов. 1885 г. 26 декабря».

Таким трагическим, непредвиденным финалом закончилась жизнь молодого, талантливого человека, не успевшего порадоваться ни земными радостями, ни результатами своего творчества.

***

Наступил двадцатый первый век. Более ста лет минуло со дня смерти художника Дмитрия Малькова, похороненного в родных местах, на Ивановском кладбище, Кирилло-Белозерского монастыря. И вот мы, дальние родственники Дмитрия – я, Мальков Юрий и мой младший брат Владимир, решили, наконец-то, поехать в Кириллов, посетить родину предков, прикоснуться к земле, по которой ходил кирилловский художник.

С волнением идём по улицам города. Вот Обшара, где родились и художник Дмитрий, и наш дед, Иван Васильевич, одно время бывший городским головой, расстрелянный большевиками в 1938 году. В этом же доме родился и наш отец, Владимир Иванович Мальков. Вот и та самая дорога в Горицы, где когда - то смелый юноша преградил дорогу экипажу, своим автопортретом удивив Великого князя. Кажется, почти ничего не изменилось по прошествии стольких лет. Та же извилистая дорога, дом Мальковых с красной жестяной крышей, покосившаяся старая берёза, развесистая рябина и куст сирени в палисаднике. Шагаем по мостику через Свиягу, в направлении Монастыря, машинально заглядываю вниз, на воду, там, по рассказам отца, всегда стояла на привязи лодка Мальковых. Увы, лишь полусгнивший столбик, с кольцом для привязи, одиноко торчащий в зарослях камыша, напоминает о тех днях, когда здесь раздавались родные голоса, кипела жизнь, полная надежд и радостных ожиданий. По мере приближения к монастырским стенам волнение нарастает, ожидание свидания со святыми местами томит душу. Звонкое эхо наших шагов, звучащее под сводами главного входа Казанской башни, как бы приветствует новоявленных пилигримов. Направляемся к малому Ивановскому монастырю, где по семейному преданию был похоронен Дмитрий Мальков. Укромный дворик Ивановского кладбища, старинные надгробия, обветшалые холмики неизвестных могил, тяжёлая, давящая тишина, вызывают скорбные, печальные мысли. В поисках могилки Дмитрия натыкаемся на древнюю плиту, гласящую, что здесь погребено дитя.

«Богъ на землю въ утешенье

Съ неба Ангела послалъ

Показал своё Творенье

И обратно въ небо взял».

Искомое нами захоронение Дмитрия найти так и не удалось – почти сто двадцать прошедших лет сделали своё безжалостное дело, множество поросших бурьяном, едва заметных бугорков, молчаливо хранили тайну вечности…

Стая галок, облепившая крест церкви Иоанна Предтечи, долго провожала нас своими громкими, стонущими возгласами. Подумалось – может они выражают сочувствие нашим бесплодным поискам.

Приветливо и любезно мы были встречены руководством музея - заповедника. Директор музея, Галина Олеговна Иванова, заслуженный работник культуры, многолетний организатор и руководитель восстановительно - реставрационных работ, автор разносторонней научной деятельности. Заместитель директора по научной работе, Илья Алексеевич Смирнов. Заведующая архивом, Татьяна Сергеевна Золотова. Эти замечательные люди, истинные интеллигенты, вместе с немногочисленным коллективом, осуществляют неоценимую, многолетнюю творческую работу по исследованию и сохранению огромного пласта российской истории, составной части мировой культуры.

После ознакомления с экспозициями музея, с интересовавшими нас некоторыми архивными документами, нам была предоставлена возможность сделать фотокопии сохранившихся картин Малькова, аттестата об окончании Академии, некоторые образцы печатной продукции семейной типографии.

В результате стало известно, что хранящиеся в музее картины: «Автопортрет» - тот самый, который видел и похвалил в своё время Великий князь Владимир Александрович, «Портрет юноши», «Мальчик с яблоком», «Портрет сестры Анны», «У постели больного», «Соперницы» - это все сохранившиеся картины нашего предка. Судьба остальных работ неизвестна. По архивным данным, во время учёбы в Академии и после её окончания, художник неоднократно награждался за свои работы медалями. Всё это позволяет с большой долей вероятности полагать, что хранящиеся в Кириллове картины - всего лишь часть его ранних произведений. Наиболее же ценная часть, в том числе и удостоенная наград, безвозвратно, таинственным образом, исчезла.

Частично известна судьба дипломной работы Дмитрия – «Шильонский узник». После смерти Дмитрия, картина досталась его брату Арсению, переехавшему в Петербург, а позже её унаследовал сын Арсения, Вячеслав Мальков. Когда я был маленьким, примерно лет шести – восьми, будучи в гостях у дяди Славы, а жили они в Ленинграде, на Фонтанке, у Калинкина моста, эту картину я видел. Изображение страшного подземелья и вид обезумевшего Бонивара ещё долго терзали моё детское воображение. Сохранилась фотография семьи Мальковых, сидящих на фоне висящей картины «Шильонский узник». Во время Великой отечественной войны, в период фашистской блокады Ленинграда, вся семья Мальковых, проживавших на Фонтанке, погибла от жестокого голода. Дальнейшая судьба картины неизвестна. Возможно, страшное лихолетье обошло её стороной, и она продолжает радовать глаз своего нового хозяина? Дай то бог!

Кириллов мы покидали с охватившим нас двояким чувством – с одной стороны было тяжело сознавать, что покидаем родину предков возможно навсегда, так и не поклонившись могиле Дмитрия. С другой стороны– появилась уверенность, что память о нашем дорогом родственнике надёжно сохраняется. Хочется верить, что имя кирилловского художника ещё долго будет в числе почитаемых жителей этого славного города.

Романтик

Юрий Мальков

                      Ленинград, 1952 год. Я, студент третьего курса Лесотехнической академии, направляюсь в институт Гипролестранс, оформляться на временную работу для прохождения летней  производственной практики. Старый вагон трамвая грохочет по горбу  Литейного моста. Уцепившись за рукоятку, смотрю в окно, внизу серебрится Нева, снуют катера, таща тяжёлую, груженую баржу, работяга буксир пыхтит, отчаянно дымя. Душа моя поёт и ликует – сбываются мои сокровенные мечты, которыми я полон, начитавшись Майн Рида, Фенимора Купера, Хеменгуэя, Паустовского, Пришвина и других властителей юношеских душ.

                      Моя тётка, Анита Васильевна, инженер - дешифратор аэрофотосъёмки, договорилась, чтобы я летнюю студенческую практику смог бы пройти в одной из экспедиций её института, в Горном Алтае. Наконец, подхожу к двери с табличкой – Главный инженер проекта Эмиль Елисеевич Сак-Садогурский. Робко стучу в дверь, жду, раздаётся:

                      - Заходите, открыто.

                      Из-за большого письменного стола поднимается высокий статный мужчина лет пятидесяти. Крепко пожимает руку, дружелюбно оглядывает меня. Его облик и поведение вызывают симпатию.

                      - Рад познакомиться, надеюсь, Вам понравится и пойдёт на пользу совместная работа в экспедиции. Скоро отправляемся на Алтай, собирайтесь.

                      Сборы мои недолги – забросил в рюкзак свою нехитрую студенческую одежонку, прихватил охотничьи сапоги, а главное – сложил в чехол любимую двустволку, в алтайской тайге она наверняка пригодится.

                      Наступил волнующий день отъезда. Московский вокзал, на перроне толпятся участники экспедиции. Изыскатели – особый народ, мелькают бородатые лица, замысловатые шапочки, ружья, уже бренчит гитара, трубочный дымок тянется синеватой струйкой. Все веселы, оживлены. Предвкушение долгожданной романтичной жизни шумно выплескивается из наших душ.

                      Семафор нам блеснул, как зарница.

                      Свет зелёный зовёт нас вперёд.

                      До свиданья, родная столица,

                      Мы уходим в далёкий поход.

                      А за окнами ели мелькают,

                      Поезд мерно на стыках стучит,

                      И, вагонную тишь разрывая,

                      Наша звонкая песня звучит…

                                            Ю.Визбор

                      Быстро, в компании разудалой, поющей братии, пролетели трое суток пути.

В Бийске перегружаемся на грузовые машины. Извилистая лента легендарного Чуйского тракта с каждым километром приближает к заветной, загадочной стране – Горному Алтаю. По сторонам стеной стоит глухая, безмолвная, дремучая тайга. Моё воображение рисует фантастические картины будущих охотничьих приключений, погоня за изюбрем, схватка с бурым медведем. Вскоре впереди замаячили горы, сквозь белесую дымку на их северных склонах ярко белеют остатки прошлогоднего снега – белки. Временами колонна наших машин двигается по высоченному, скалистому берегу бурной, пенистой Катуни. Кто-то из наших знатоков вспоминает грустную историю любви шофёра Кольки к водительнице машины Раечке, приведшая его к трагической гибели.

                      Есть по Чуйскому тракту дорога,

                      Много ездит по ней шоферов.

                      Был один там отчаянный шофер,

                      Колька звали его, Снегирёв…

Эта печальная песня М.Михеева, исполненная под перебор гитары, затронула струнки моей сентиментальной, юношеской натуры.

                      Мотор  машины натружено урчит, чувствуется, что дорога пошла в гору. Лёжа в кузове на соломе, смотрю в небо. Резвые, летние тучки, весело бегут вдаль, скрываясь за макушками гигантских кедров. Возле меня вольготно развалившись, с благодушным выражением лица, возлегает начальник нашего отряда, Константин Иванович Дзержинский. Позже я узнал, что он родной брат известного в то время композитора И.И.Дзержинского, сочинившего музыку к операм «Тихий Дон» и «Поднятая целина», а также автора множества других произведений, в том числе популярных лирических песен.

                      Константин Иванович – словоохотлив, любит вспоминать истории, случившиеся в его прежних экспедициях. Он инженер – гидрограф, участствовал в исследованиях многих российских рек. Со вниманием слушаю его красочные повествования, в надежде почерпнуть полезное из опыта бывалого человека.

                      - Да, Юра, позвольте Вас так называть, повидал я многое на этом свете, экспедиции – это не только романтика и развлечение, в основном тебя будут сопровождать различного рода лишения, не предвиденные трудности, а порой и опасности. Однажды, даже пришлось карабкаться на дерево, спасаясь от злого мишки, долго он продержал меня в страхе и отчаянии. Я ведь не охотник, ружья с собой никогда не беру, пугнуть косолапого было нечем. Главное, Юра, ни при каких обстоятельствах не теряйте самообладания, знайте – трусость, это первый шаг к гибели!

                      Рассказывать свои байки Константин Иванович был большой мастак, в зависимости от характера сюжета выражение его лица постоянно менялось, иногда оно приобретало зловещий вид, глаза возбуждённо сверкали, голос звучал с пугающей альтерацией.

                      Тем временем завечерело, в небе сверкнули первые звёздочки, с окружающих гор потянул холодок, дали потонули в сумеречной мгле. На сердце стало как-то тревожно, нахлынуло чувство ожидания чего-то нового, неизведанного. Монотонный рокот мотора успокаивал, убаюкивал. Укрывшись с головой, я задремал.

                      - Приехали, подъём, разгружаться – раздались громкие команды. Хватаю свои пожитки, соскакиваю через борт грузовика, иду к слабо освещённому дому, оказывается это «Дом приезжих», место нашей ночёвки. Итак, мы в Горно-Алтайске, административном центре одноимённой автономной области Алтайского края. Здесь ночуем, а назавтра преодолеваем последний этап нашего маршрута Бийск – Горно-Алтайск – Чоя – Турочак.

                      Далее мы уже едем не по асфальтированному Чуйскому тракту, а по узкой, извивающейся  между нависающимися скалами, дороге. Под вечер добираемся до посёлка Турочак, который расположен на берегу Бии, вблизи от её истока – Телецкого озера.

                      Перед моими глазами открылась прекрасная, чарующая картина – посёлок стоит в окружении дремучей тайги, у подножья  величественной горы Салоп. Склоны её поросли могучими сибирскими кедрами, сбор их орешков является одним из промыслов местного населения. Бия у Турочака делает крутую, почти под прямым углом излучину, буйный поток горной реки  с шумом и яростью ударяется в высокий, скалистый берег. Как обезумевшая, вода пенится, образуя водовороты, напоминающие кипящий котёл. Это удивительное место так и называется – Кипяток.

                       Задача экспедиции – произвести изыскательские работы в верхнем течении  Бии, а точнее её притока реки Лебедь и притока второго порядка, небольшой симпатичной речушки Байгол. Целью исследований являлось определение возможности проведения молевого (врассыпную) сплава древесины по этим горным рекам. Экспедиция состояла из нескольких отрядов, каждому отводился свой участок разведки. Нашему отряду, под руководством Дзержинского, поручалось сделать гидрометрическое обследование реки Байгол, с одновременным проведением топографической съёмки её берегов.

                      По прибытию в Турочак закипела работа, из местных жителей были наняты рабочие,  в одном из хозяйств арендовали лошадей, необходимых для продвижения по местности и транспортировки грузов. Дорог, как таковых, в тех местах небыло, передвигаться возможно только верхом, по узким тропам. Остаток дня прошёл в различных наставлениях со стороны руководства, изучению различных инструкций, подгонки конской сбруи, раздаче топографических и гидрометрических инструментов, провианта.

                      Утро следующего дня прекрасно – иссиня голубое небо, горный воздух прозрачен, ни малейшего дуновения ветра, горы, окружавшие нас, поражают красотой и величием. Наконец, раздаётся команда – «По коням», и кавалькада из двадцати всадников трогается в путь.

                      Моим «Росинантом» стала спокойная гнедая кобылка, низкорослая, обросшая густой шерстью, таких лошадей здесь называют монголками. Имя её, было каким – то странным, необычным – Жабка. Впервые в жизни еду верхом, всё опасаюсь, как – бы не совершить какой – нибудь оплошности, не опростоволоситься. Стараюсь выглядеть опытным всадником – не горблюсь, коленки прижаты к брюху лошадки, локти не растопырены. Жабка мерно вышагивает, чмокая копытами, понукать её не надо, видать не впервые идёт в колонне. Попривыкнув к верховой езде, начинаю озираться, любуюсь окружающей природой, восторженные чувства распирают меня, напеваю себе под нос – «Жил отважный капитан, он объездил много стран…».

                      Мой начальник, Константин Иванович, едет впереди, тоже радостно возбуждён, видно и его пьянят окружающие пейзажи, новизна обстановки. Он громко кричит:

                      - Ну, Юра, поздравляю Вас с вхождением в прекрасный, новый мир. Любуйтесь, наслаждайтесь, запоминайте, такие мгновения редки в нашей серой жизни! И, действительно, я заворожен всем, что возникает перед глазами – этой первозданной природой, вереницей всадников, живописно растянувшейся по склону горы, цокотом копыт, шумом потока сверкающей внизу горной реки.

                      Нашу колонну возглавляет начальник Алтайской экспедиции Э.Е. Сак – Садогурский, его облик импозантен – кожаное пальто, шляпа, во рту дымится трубка, за спиной дорогое ружьё бельгийской фирмы «Зауэр» - ну, чем не какой – нибудь, Ливингстон, исследователь Африки! Его неотступно сопровождает знаток здешних мест, наш проводник – алтаец. Далее следуют заместители, хозяйственники, кони, навьюченные провиантом, амуницией, инструментарием.

                      Подъезжаем к первому препятствию – небольшой горной речушке, её бешеные струи, грозно шипя, огибают многочисленные валуны, но наши «монголки» спокойно вступают в воду, для них это привычное занятие. Искры брызг, озарённые лучами солнца, радужно вспыхивают под конскими копытами, кажется, будто какой – то богач щедро разбрасывает бриллианты. Брод преодолён, кони фыркают, машут хвостами, трясут гривой, смахивая остатки речной влаги. Я перевожу дыхание, рукавом стираю со лба лёгкую испарину.

                      Теперь наш маршрут пролегает вдоль живописного берега реки Лебедь. Основная часть экспедиции должна достичь её верховья, начав там свои изыскания. Наш же небольшой отряд, дойдя до устья Байгола, отделяется, мы должны, двигаясь вверх по течению небольшой, но бурной речушки, добраться до маленького, единственного на этой реке, посёлка Курмач – Байгол.

                      Двигаемся по узкой тропе, протоптанной изредка проезжающими здесь местными жителями, в основном, охотниками. Настоящий медвежий угол в полном смысле этого выражения, жильё встречается редко, да и то, только по берегам рек. Тропинка вьётся, повторяя изгибы реки, порой она упирается в скалу и тогда приходится перебираться вброд, на противоположный берег. Едем медленно, кони нагружены до предела – при отделении от основного состава экспедиции мы получили свою долю провианта, снаряжения, инструмента.

                      Продолжаю восхищаться окружающей природой – пенистым потоком Байгола, его завораживающий шум навевает унылую мелодию, кажется, будто ей вторят мохнатые ветви могучих елей, мерно раскачивающихся от ветра. Вверх по течению реки, в голубой дымке, открывается величественная панорама горного Алтая, отвесные каменистые скалы чередуются горами, поросшими дикой, безлюдной тайгой. Высоко, в бездонном небе, плавно кружатся орлы, изредка издавая свой гортанный клёкот.

                      Увлечённый романтическим окружением, пытаюсь уподобить свой облик персонажу, из иллюстраций к роману В.Арсеньева «Дерсу Узала» - на лице, давненько не тронутом бритвой, пробивается бородёнка, глаза прикрывает от солнца самодельный козырёк из бересты, во рту трубка, за спиной болтается ружьё. Эту экзотическую картину завершает моя низкорослая, мохнатая лошадка с притороченной к седлу поклажей.

                      Солнце начало прятаться за дальней горой, когда мы въехали в Курмач – Байгол. Скорее всего, это не посёлок, а заимка, здесь всего пять дворов. Избы, сложенные из брёвен столетних лиственниц, картинно разбросаны у подножья горы, внизу пенистый поток Байгола шумно прорывается между большими валунами, а вокруг, куда не бросишь взгляд – тайга, тайга, тайга.

                      Подъезжаем к первому подворью, озлобленные нашим появлением две лохматые собаки яростно лают, пытаясь ухватить наших лошадок за ноги.

                      Спешиваемся, едва мои онемевшие ноги коснулись земной тверди, чувствую, что они сделались ватными и не хотят выполнять мои желания – результат продолжительной скачки неопытного наездника. Моё передвижение напоминало походку Д'Артаньяна из известного фильма, тем не менее, никто из нашего отряда даже не усмехнулся, лишь Константин Иванович приободрил:

                      - Мужайтесь, Юра, до свадьбы заживёт, постепенно притрётесь к седлу, не Вы первый, мне тоже пришлось пережить такой конфуз, впервые оседлав коня.

                      Отгоняя назойливых псов, не спеша, к нам подходит крепкий, высокий старик, седая борода, в руке сучковатый посох. Пристально оглядев прибывших незнакомцев, крепко пожав каждому руку, представляется:

                      - Макар Иванович, из старообрядцев. На постой можете остановиться у меня, места всем хватит, изба большая, пятистенка.

                      Расседлали, стреножили усталых, вспотевших лошадей, вывели их ближайший луг, пусть насытятся вволю свежей травкой, они того заслужили. Хозяйская изба действительно просторная, простая самодельная деревянная мебель, добела выскобленный сосновый пол, на окнах белые простенькие занавески, цветущая герань, в красном углу икона в позолоченной рамке, под ней робкий язычок лампадки. Чисто, тихо, сосновый дух, полумрак. Эти ощущения зачаровывают, кажется, оказался в новом, неведомом доселе, таинственном мире.

                      По рассказу Макара Ивановича, русские – старообрядцы, поселились в этих краях в незапамятные времена, спасаясь от преследования, после церковной реформы Патриарха Никона в 17 веке. Мирно соседствуют с коренным населением – алтайцами, и те и другие занимаются скотоводством, огородничеством, охотой, рыболовством. Эти две, дружески настроенные нации, различаются не только этническими признаками, но и вероисповеданием – старообрядцы причисляют себя к православным христианам, алтайцы же исповедуют одно из многочисленных ответвлений язычества – шаманство.

                      Лицо старика выхвачено из темноты мерцающим светом керосиновой лампы – высокий лоб, прямой нос, расчёсанная надвое седая борода, молодо блестящие глаза, напоминают облик ветхозаветного старца, рассказывающего библейскую притчу. Дивлюсь непривычному уху оборотам его степенной речи, знанием истории края, ясной памяти.

                      Моё утомлённое верховой ездой тело, нежится на матраце, набитом душистым сеном, неторопливый, тихий говор собеседников и монотонный скрип, затаившегося за русской печкой сверчка, слипают веки, проваливаюсь в глубокий, молодецкий сон.

                      Утреннее пробуждение было лёгким, радостным. Бодро выскакиваю во двор, увиденное поражает меня. Боже, до чего прекрасен этот мир! Вершины гор позолочены восходящим солнцем, внизу, в ущельях, ещё тянутся рваные клочья тумана, небо безоблачно, свежий утренний ветерок бодрит, ласкает лицо. На бегу к речке сбрасываю рубаху, пригоршни ледяной байгольской воды, оживляют ещё дремлющее тело. Как хорошо быть молодым и здоровым, жаль только, что это осознание приходит лишь в старости.

                      Сегодня наш первый рабочий день, Константин Иванович серьёзен, сосредоточен, распределяет обязанности. Мне поручается инструментальная, мензульная съёмка, с целью составления топографического плана - упрощённой  карты местности. Будем производить и гидрографию – в намеченных, через каждые сто метров, в поперечных сечениях русла, называемых створами, делать замеры глубин и скоростей воды, что позволит вычислить дебет потока, его мощность. В результате нашей деятельности появится карта реки, с обозначенными препятствиями для лесосплава – островами, перекатами, каменистыми отмелями, крутыми излучинами. На основании этих изысканий, в институте Гипролестранс, будет разработан проект обустройства реки Байгол, обосновывающий возможность проведения здесь молевого сплава леса.

                      Нашими жилищами теперь стали палатки, я, с начальником, располагаюсь в двухместной, достаточно просторной. Ранним утром будит громкое фырканье наших лошадок, мотая нечёсаными гривами и нетерпеливо перебирая ногами, они тоже радуются жизни, восходящему солнышку.

                      Выбираюсь из палатки на четвереньках, головой вперёд, как учил Константин Иванович:

                      - Никогда не вылезайте, пятясь, может Вас там медведь ожидает, он ведь тоже любит вкусно позавтракать.

                      Невдалеке, на сучке развесистой сосны, резво суетится юркий таёжный зверёк – бурундук. Его полосатая спинка, позолоченная утренними лучами, ярко горит на фоне хвойной зелени. Иногда бурундучок тихо посвистывает, встав на задние лапки, неподвижно замирает, блестящие чёрные глазки – бусинки изучающе поглядывают на меня, будто вопрошают – чего это вы, ребята, устроились на моей территории?

                      - Привет, дружище, как поживаешь, мы тебя не обидим, а где же твоя подружка – мысленно здороваюсь с нашим соседом.

                      Постепенно наш табор оживает – рабочий ведёт коней на водопой, от казана, подвешенного над костром, исходит аппетитный запах. Повариха, из местных жителей, готовит довольно вкусную пищу, старается угодить нам.

                      И вот, наконец-то, приступаем к работе. Беру в помощники двоих рабочих, это крепкие, молодые парни, из местных старообрядцев. Подбираю первую точку установки своего геодезического инструмента – мензулы, отсюда начну съёмку. Точка эта называется местом стояния. Весь инструмент состоит из треноги, закреплённой на ней доски – планшета, линейки и кипрегеля – зрительной трубы, с горизонтальным и вертикальным градуированными кругами – лимбами, с помощью которых отсчитываются углы на местности.

                      Расставляю помощников на характерные точки – у большого камня, на краю отмели, на урезе воды, в начале речной излучины. В этих местах они устанавливают вешки или мерные рейки. Расстояние от места стояния до вешки измеряется мерной лентой. Навожу зрительную трубу на свои ориентиры, отсчитываю градусы и при помощи линейки, зная расстояние и азимут, наношу на планшете искомую точку местности. Такие же промеры делаю на противоположном берегу, рабочие переплывают туда на лодке. Постепенно на планшете вырисовывается контур реки и прибрежных ориентиров – это так называемый абрис, начальная стадия будущей карты.

                      С каждым днём совершенствуюсь в работе, если в первые дни успевал сделать съёмку только с одного места стояния, то через неделю их число достигло десяти. Теперь мы продвигаемся вниз по реке по 500 – 600 метров в день. Каждые два дня приходится перемещать лагерь на новое место, со всем нашим имуществом, занятие это отнимает немало сил и времени.

                      В свободное время, по вечерам, изредка предаюсь любимому занятию – охоте. Река изобилует здесь водоплавающей дичью, частенько удаётся добыть пару уточек, это утоляет мою страсть и разнообразит наш стол. Однажды вечером, сидя у палатки, любуюсь причудливыми узорами, написанными ярко оранжевым, заходящим солнцем. Могучие кедры, на склонах окружающих гор, пылают словно свечи, каменные уступы скал раскалились докрасна. Бурный поток реки окрасился цветом расплавленного металла, долина медленно поглощается сизым туманом, потянуло вечерней прохладой. Ветер утих, леc замер, потемнел, всё готовится ко сну.     

                      Моё любование прерывается гусиным гоготом, небольшая стая птиц, спланировав надо мной, приземляется невдалеке, на прибрежной отмели. Хватаю в палатке ружьё и начинаю скрадывать добычу. Пользуясь полумраком, подбираюсь к гусям всё ближе и ближе, сначала на четвереньках, а последний этап преодолеваю по-пластунски. И вот, на фоне темнеющей реки, чётко вырисовываются силуэты птиц. Охотничий азарт вызывает нервную дрожь, мушка прицела предательски дёргается, затаив дыхание, жму на спусковой крючок. Оглушительный грохот выстрела покатился по водной глади, раскатистое эхо, отражаясь от прибрежных утёсов, пробуждает, заснувшую было тайгу. Испуганные гуси, отчаянно хлопая крыльями, с громкими воплями мгновенно скрываются в сумеречной мгле. Дым от выстрела рассеивается, вижу - два подранка трепещутся на галечнике. Трясущимися руками хватаю добычу и радостно вопя, бегу в лагерь. Только истинный охотник может понять и оценить охватившее меня чувство радости и восторга – редкая удача сразить одним выстрелом сразу двух гусей!

                      Назавтра, вечером, состоялся праздничный ужин, настоящее пиршество. По такому случаю, Константин Иванович разрешил использовать небольшую дозу спирта, эта дефицитная жидкость предназначалась для промывки оптических деталей наших геодезических инструментов. Но сегодня ей была уготована другая, не прозаическая участь, промывая мозги, алкоголь позволил нашим глазам видеть окружающий мир в новом, радужном свете.

                      Расположившись вокруг догорающего костра, чокаемся алюминиевыми кружками, выпитое спиртное и жареная гусятина сделали нас радостно возбуждёнными, благодушными. Тлеющие угли высвечивают блестящие глаза, мимику лиц, мелькающие руки, резкие, пританцовывающие движения тел. Эта живописная картина, на фоне тёмных, заснувших гор и таинственным, мерцающим бриллиантами звёзд небом, представились мне какой-то фантасмагорией. Неожиданно мои романтические фантазии прерываются голосом нашего начальника, точнее его пением.

                      Опять на залив, как бывало,

                      Распахнуто наше окно.

                      В хрустальных певучих бокалах,

                      Вновь золотится вино…

Не сильным, приятным тенором, Константин Иванович заводит известную тогда лирическую песню о Ленинграде, сочинённую его знаменитым братом.

                      Костёр окончательно потух, лишь несколько угольков изредка вспыхивают слабыми, мерцающими синими огоньками, Тьма поглощает наши фигуры, делается зябко. Закончился ещё один прекрасный, незабываемый день моей жизни. Расходимся по палаткам, тепло укутавшись, сладко засыпаю под негромкий рокот реки.

                      Время быстротечно – незаметно пролетел месяц, закончилась моя практика, пора возвращаться в Ленинград. Наступил день отъезда, горечь расставания, дружеские объятия, напутствия. Руководитель алтайской экспедиции, Эмиль Елисеевич, тепло, прощаясь, вручает лестную для меня производственную характеристику, благодарит за труд и усердие.

                      Прощай, Алтай, я оставляю здесь частичку своего сердца, спасибо судьбе за дарованную возможность познакомиться с хорошими людьми, познать сущность и ценность коллективного труда. Красочные пейзажи, восхитительная  природа этой замечательной горной страны, навсегда запали в мою душу.

                      Как метко подмечено – «Жизнь не те дни, что прошли, а те, что запомнились…»